Чалсед - пустыня. Чалсед - оазис. Чалсед…раскалённые пески, ветер презренный редко тревожит этот край. Улицы городов кишат иссушенными, измождёнными, измученными людьми. Это рабы. Нет людей более униженных, чем они. Гордые богатые калседийцы, каждый из которых прирождённый повелитель, даже и не подозревают о том, как убога их гордость по сравнению с гордостью их убогих рабов. Так же и не ведают они о том, насколько их рабы свободнее, чем они сами.
В Чалседе предрассветные сумерки. Время господ, время надсмотрщиков. Свистят хлысты, нагайки и кнуты, кровь униженных течёт рекой, но не слышно ни одной жалобы. Крик на рассвете Змеиного Бога равносилен самоубийству. Раб, осмелившийся кричать и плакать на рассвете, будет искупать свою вину перед солнцем великого бога, прикованным в полдень к стелле из чёрного с серыми прожилками камня на центральной площади перед храмом Змеиного бога, что есть в любом городе. Некоторых бог сразу забирает себе, некоторые сходят с ума и умирают в полдень, убитые солнцем. Рабы не верят в Змеиного бога, не хотят стать его добычей, поэтому утром раб ни за что не разомкнёт уст.
В Чалседе рассвет. Солнце начало своё медленное восхождение в зенит. Разноцветные шёлковые носилки поплыли на плечах рабов к утреней молитве. Рабы - недостойные, и потому, доставив носилки к храму, должны немедленно убираться восвояси и прийти только тогда, когда к вечеру тени снова начнут удлиняться. Повелители и хозяева недостойных проведут эти часы лёжа на багряных коврах храма в молитвах и размышлениях.
В Чалседе день. Время рабов. Женщины господ заперлись в своих комнатах. Не дело наложнице господина открывать рот, пока хозяина нет дома. Жара, надсмотрщики спят. Рабы танцуют сегедилью в тени фикусов в тесных дворах. Маленькие шаги, руки то крылья, то сломанные ветви. Пёстрое кружение татуированных тел, смех. Каждый полдень Чалсед наполняется мрачным и ярким, неудержимым весельем униженных. Они танцую и смеются, пьют вдоволь, едят, лечат раны и радуются, как будто свободны навсегда, а не на несколько жалких часов. В Чалседе вечер. Змеиный бог устал слушать своих любимых детей. Проснувшиеся надсмотрщики погнали рабов забирать шёлковые носилки. Улица калсидийских городов всколыхнулись разноцветным морем. Господа спешат по делам, спешат вершить судьбы мира. Молодые седлают красивых жеребцов и скачут за женщинами в другие города или в пустыню к полудикому воинственному народу песков - сидахам. У каждого повелителя должно быть 25 жён, как велел Змеиный бог, свившись на раскалённом песке в 25 колец. зрелые и старые курят травы, командуют надсмотрщиками, бьют рабов или развратничают в своё удовольствие. А рабы получают свою порцию страданий и унижений.
В Чалседе закат. Солнце коснулось нижнем краем горизонта, блеснуло кровью на шпиле храма. Господа падают на колени пред закрывающимся оком Змеиного бога и молятся, пока солнце не скроется за горизонтом. Потом господа должны ложиться спать. И господа ложатся, только странных силуэтов тени выходят на улицы и пешком спешат куда-то по своим делам. А пока господин спит самые смелые рабы танцуют и поют фанданго. Им придётся платить своей кровью за это в предрассветных сумерках, но сегодня, сейчас их никто не тронет. Поэтому кое-где ночью в Чалседе быстрыми струнными переборами звучит фанданго - танец крови и боли.
В Чалседе ночь. Рабы спят, да и смелые рабы тоже. Странные пешие силуэты возвращаются в дома, откуда они выскользнули сразу после заката. И только кошки гуляют по пустым улицам городов и мяукают своей небесной луноокой сестре до предрассветных сумерек.